— Джейкоб Фейтфул, — сказал он мне, — я должен объявить тебе, что вследствие позорного поступка ты не можешь больше оставаться в нашем доме. Очевидно, что я слышал до сегодняшнего дня, было последствием твоего недостойного поведения. Да, твоя дружба с пьяным стариком и его дерзким сыном вовлекла тебя в безумие. Я надеялся доставить тебе более почетное положение, чем предполагал сначала, но теперь вижу, что ошибся. Ты оказался неблагодарным.

— Нет, — спокойно прервал я его.

— Говорю тебе, ты неблагодарен. Я сам убедился в твоем ужасном поведении, которое долго скрывали от меня. Я поместил тебя учеником на реку, и ты вернешься на баржу, но не жди от меня ничего больше. Сам прокладывай себе дорогу. Ты можешь служить на моей барже, пока я не отыщу для тебя нового места на другом судне. Я считаю своим долгом удалить тебя от вредного влияния. Вот еще что. Ты пробыл несколько месяцев у меня в конторе и теперь очутишься один на свете. Возьми же за твою службу десять фунтов (и м-р Драммонд положил деньги на стол). У меня есть также деньги, отложенные для тебя, но я их задержу; как только время твоего учения окончится, ты можешь потребовать их. Глубоко надеюсь, Джейкоб, что суровый урок образумит тебя и что ты забудешь дурные советы твоих недавних товарищей. Не старайся оправдываться, это бесполезно. — М-р Драммонд встал и вышел из комнаты.

Я заговорил бы, но его последние слова снова подняли во мне чувство негодования. Я молча и твердо вынес его прощальный взгляд. Он счел это закоренелостью. М-с Драммонд, которая, как я узнал позже, захотела поговорить со мной наедине, тоже приняла мое молчание за вызов, печально взглянула на меня, вздохнула и ничего не сказала; маленькая Сара смотрела на меня своими черными глазами, точно желая прочитав в глубине моей души.

— Разве вам нечего сказать, Джейкоб? — наконец спросила м-с Драммонд. — Я хотела бы передать ваши слова мужу, когда он немного успокоится.

— Нечего, сударыня, — ответил я, — кроме того, что я постараюсь егопростить.

Даже доброй м-с Драммонд мой ответ показался оскорбительным. Она поднялась со стула, взяла Сару за руку и, уходя из комнаты, сказала убитым тоном:

— Прощайте, Джейкоб.

В глазах у меня стояли слезы: я хотел ответить на ласковый привет, но печаль душила меня — я не мог говорить, и мое молчание опять-таки было принято за упрямство и неблагодарность. Однако Сара не ушла из комнаты. Ей уже минуло четырнадцать лет; около пяти лет мы были с нею друзьями, а за последние шесть месяцев наши отношения стали еще сердечнее, я любил ее, как дорогую сестру. Мое сердце сжалось, когда ушел м-р Драммонд, оно содрогнулось, когда фигура м-с Драммонд исчезла, но теперь мне было особенно тяжело. Я стоял, держа рукою ручку двери, ослепленный слезами, которые катились по моим щекам. Сара дотронулась до моей другой бессильной руки.

— Джейкоб, — начала было она, но, не договорив моего имени, рыдая упала ко мне на плечо.

Я тоже заплакал. Когда мы немного успокоились, я рассказал ей все, что случилось, и, наконец, одно существо в мире признало, что со мной поступили несправедливо. Едва я договорил, как за Сарой пришла служанка, сказав, что ее мать зовет ее к себе. Она бросилась ко мне на шею и простилась со мною. Потом пошла к дверям, но, заметив деньги, показала на них:

— Это твои, Джейкоб, — заметила она.

— Нет, Сара, я не возьму их. Я все принимаю от людей, которые поступают со мной хорошо, и чувствую к ним большую благодарность, но этих денег я не могу взять; унеси их и скажи, что я не мог их принять.

Сара поняла, что я не изменю своего решения, снова простилась со мной и ушла.

Я наскоро уложил платье и меньше чем через десять минут был уже на палубе баржи. Старый и молодой Томы сидели за ужином. Часть случившегося они уже знали, и мне пришлось только досказать остальное.

Вечер окончился грустно; мы скоро разошлись спать, зная, что рано утром нам предстоит идти за грузом к шхуне. В эту ночь я не смыкал глаз, моя жизнь прошла передо мной в бесконечном ряде картин, нарисованных воображением.

ГЛАВА XIX

— Алло, эй вы, барочник! — услышал я, в волнении расхаживая по палубе. Том и его отец были в каюте, поэтому я понял, что окрик относился ко мне. Я поднял голову и увидел осклабившееся, глупое, смеющееся лицо младшего конторщика.

— Почему вы не отвечаете, — продолжал он, — вас зовут. Идите сейчас сюда.

— Кто меня требует? — ответил я, краснея от гнева.

— Не все ли равно, повинуйтесь моему приказанию!

— Не хочу, — светил я, — я не должен повиноваться такому глупцу, слава Богу. И если попадетесь мне под руку, я попробую пробить вашу голову, хотя она очень толста, да и голову вашего старшего.

Он исчез; я продолжал ходить взад и вперед. Гораздо позже я узнал, что за мной посылала м-с Драммонд, желавшая поговорить со мной: Сара рассказала си все, и м-с Драммонд убедилась, что я говорил правду. Она напомнила мужу, как прекрасно я вел себя при м-ре Томкинсе, прибавив, что, вероятно, не без причины со мной произошли такие перемены. Сара достала накладную, которую разорвал главный конторщик; правильность этой бумаги доказала, что я не лгал, а также, что мой начальник замыслил ее уничтожить без причины. М-р Драммонд чувствовал больше, чем хотел сознаться. Он понял, что поступил слишком поспешно; даже мой отказ or денег теперь принял другую окраску; он был изумлен и огорчен. Поэтому м-р Драммонд позволил жене послать за мной. Младший конторщик позвал пеня, и матери Сары передали, что я грозил разбить голову конторщику, так же как и голову Драммонда. Этот мошенник отлично знал, что под словом «старший» я подозревал главного конторщика, но нашел нужным заменить его именем Драммонда. Сара изумилась, м-с Драммонд была поражена, ее муж почти доволен. Таким образом, разрыв между мною и семьей Драммонд сделался шире прежнего; все средства сообщения с ними прекратились. Понятно, я не знал всего в то время. Многое зависит от манеры передавать слова.

Мы отошли от пристани к американской шхуне, где взяли муку, чтобы выгрузить ее в Батерси. Я был доволен, что покинул берег, хотя сердце мое сжималось от обиды. Мои товарищи по барже тоже приуныли; они страдали за меня, и их возмущали поступки конторщиков. Вскоре мы уже плыли против прилива и в начале первого часа бросили якорь выше моста Петни. Том младший, желая поразвлечь меня, предложил мне отправиться на берег погулять. Его отец одобрил это намерение. Он дал Тому денег, поручив ему купить бутылочку на берегу и принести ее с собой.

— Только помни, Том, по чести, — прибавил старик.

— По чести, отец, — сказал Том, всегда державший слово.

Поручи ему в такое время целые бочки спиртных напитков, он не выпил бы из них ни капли.

Когда подвели ялбот, Том позвал с собой и Томми.

— Зачем вам собака на берегу? — спросил его отец. — Томми должен остаться здесь и караулить.

— Ах, отец, почему ты не хочешь позволить бедняге побегать с нами? Я уверен, что ему хочется пожевать травы; а вернемся мы до темноты.

— Хорошо, хорошо, Том, — проговорил старик. Томми вскочил в ялбот; мы отплыли.

— Что ты задумал, Том? — спросил я, когда мы отошли ярдов на десять от баржи.

— Что, Джейкоб? Я хочу пострелять на лугах Уимблдона. Но отец не может видеть у меня в руках ружья, потому что я однажды попал в мою старенькую мать. Правда, я посыпал ее порохом, как пеплом, и в ее старой фланелевой юбке было множество дроби, но толстая материя сохранила ее. А ты стрелок?

— Никогда не стрелял.

— Хорошо, мы будем стрелять по очереди и, если хочешь, бросим жребий, кому выпалить первому.